«Не люблю я оставлять черновики,

Где слепые и бесформенные мысли

Словно капли в воздухе повисли.

Не люблю я оставлять черновики».

Строчки эти я нацарапал в юности, в пору сочинения своих первых виршей.

Перед тем как отправить исчерканный вдоль и поперек бумажный лист в мусорную корзину, я тщательно его вымарывал – чтобы не смогла прочесть ни одна живая душа.

Так же я поступал с черновиками писем и личными дневниками, которые то начинал, то бросал – мысль, что кто-то может подглядеть за самым сокровенным, отбивала всякую охоту поверять свои тайны бумаге, и я безжалостно уничтожал «улики».

Но в шестом классе всё-таки завел тетрадь, куда стал записывать не стенания по поводу неразделенной любви, и не глупые обиды на родителей, а разные случаи, приключившиеся со мной, пусть и давным-давно – просто, чтобы не забыть.

Да и просто хотелось с кем-нибудь поделиться.

Потом я, конечно, и этот дневник забросил, или потерял.

Но много лет спустя, разбирая коробки при переезде, я обнаружил среди своих детских рисунков, которые мама зачем-то хранила, тетрадь.

Старая пожелтевшая тетрадка в клетку, за две копейки, с таблицей умножения на обороте. Спереди на обложке было выведено моей рукой: «Совершенно секретно. Не открывать!».

Старательный детский почерк – аккуратный, разборчивый – не то, что теперь.

Я открыл первую страницу и прочел: «Привет, дневник! Я Женя. Мне двенадцать лет».

А дальше шли описания каких-то незначительных событий, которые в то время казались мне важными – как мы с другом Митькой бегали босиком под дождем во дворе и он напоролся на ржавый гвоздь и как, боясь заражения крови, дохромал до подъезда и помочился там на рану. Как я по вечерам подсматривал в бинокль за взрослой соседкой, разгуливавшей по квартире в трусах и лифчике, а то и без. Как в жаркий день пускал из окна солнечных зайчиков, метя в глаза незнакомок – обычные подростковые забавы.

Но были среди них несколько странных историй, всколыхнувших мою память.

В тот воскресный сентябрьский день мы с нашим 1 «Б» пошли в поход – в парк за рекой. Стояла очень теплая и солнечная погода – бабье лето.

А надо сказать, я был городским ребенком и на природе до этого почти не бывал.

Поэтому парк с его светлой березовой рощей и громадными тополями, росшими вдоль реки, казался мне дремучей непроходимой чащей, и я был безмерно рад, что рядом со мной ребята и наша классная руководительница.

Мы расположились на лужайке возле круглого озерца, играли в зайцы-охотники, жгли костер, запекали в золе картошку, искали в опавшей листве грибы, но, кроме поганок, ничего не попадалось. После обеда вернулись в город. Вот и весь поход.

Но мне очень понравилось в лесу, и на другой день, после школы, я решил отправиться туда вновь. Пересек мост через реку и зашагал по тропинке вглубь рощи.

На этот раз лес выглядел менее дружелюбным, может, потому что я был один.

В каждом шорохе, скрипе и стуке мне чудилось что-то зловещее – а вдруг сейчас из-за дерева выглянет баба яга, выскочит леший или схватит за руку кикимора?

Я уже был готов повернуть домой, но меня так манила лесная полянка, усыпанная золотом, что, прижмурив от страха глаза, я упрямо продолжал идти вперед.

Вот и лужайка. Я сел на бревно, вынул из ранца яблоко и машинально стал жевать.

Вчерашнего умиротворения не было и в помине, я весь был как натянутая струна.

Ни щебет птиц, ни порхание стрекоз, ни воздух, нагретый солнцем, струившийся, как от костра и рождающий причудливые миражи, не могли вывести меня из этого состояния.

This tale has been pilfered from Royal Road. If found on Amazon, kindly file a report.

И только, когда где-то в глубине леса закуковала кукушка, и я принялся считать отмеренные мне дни, тревожные мысли отступили.

Воздух передо мной по-прежнему плавился и дрожал, но как будто стал плотнее.

Внезапно я увидел человека в спортивном костюме и вязаной шапочке.

Тот скользил по лыжне, и при каждом движении снег под лыжами слегка поскрипывал.

В какой-то миг мужчина повернул голову, и на его лице отразилось удивление.

А уже в следующую секунду он исчез – как и не было.

«Но ведь снега тогда еще не выпало! – потрясенно писал я в дневнике. – Всюду лежали желтые листья. Я что, видел призрака?».

Помню, как испугавшись, я опрометью бросился прочь из леса, и после этого долго боялся ходить туда один. Но я также вспомнил, как несколько лет назад, зимой, выбравшись в парк на лыжах, которые, к слову, никогда не любил, я встретил там мальчика – вернее, увидел мельком. Он сидел на бревнышке, в синей школьной форме. Я еще подумал – не простудился бы и, обогнув замерзшее озерцо, вернулся – вдруг ему нужна помощь? Но ребенка на заснеженной поляне уже не было. Как не было и бревна, да и вообще каких-либо следов. Я решил, что мне это примерещилось от усталости, и думать про то забыл.

Но сейчас, перечитывая дневник, задумался – кто был тем лыжником?

Я перевернул несколько страниц и наткнулся на такие строки:

«Вчера мы с Митькой гуляли в сквере. На скамейке сидел старик. Митька засмеялся, что он выглядит как мутант, совсем, как я. Вечно он дразнится. Будто я виноват, что родился с разными глазами, одним голубым, а другим – карим. И вовсе этот дедок на меня не похож, не хотел бы я быть таким замшелым пнем в старости. А Митька еще от меня получит!»

Вот это да! – присвистнул я. На днях на меня в сквере вот так же уставились два пацана, которых я чем-то, по-видимому, привлек. Стояли, шушукались. Я решил, что они узнали меня и просто стесняются подойти – работая в газете, привык, что ко мне на улице часто подходят прохожие, узнать, я это или не я. На глаза мальчишек не обратил внимания.

Выходит, я и тут повстречался с самим собой? Но как такое возможно? И почему я не признал ни Митьки, ни себя? А впрочем, мало ли на свете людей, похожих на нас в детстве.

«Старик», – хмыкнул я. Вот же мерзавец маленький! Мне всего сорок пять, а для него я уже замшелый пень. Но ведь и соседка, за которой я ребенком подсматривал, тоже казалась мне пожилой, хотя, оглядываясь назад, я понимаю – ей было чуть за двадцать.

Женька, Женька, кабы знать, что это был ты, то есть я…

А действительно, что бы я сделал? Обнял? Нет, это, пожалуй, слишком. Не так поймут.

Я бы прикинулся хиромантом, эдаким предсказателем судеб, сказал бы: «А знаешь, Женька, всё у тебя будет хорошо, ты главное пиши и ни о чем не переживай».

Мне всегда так не хватало именно этих слов.

Последняя запись, на которой дневник обрывался, была про дачу.

Родители купили ее, когда мне исполнилось тринадцать лет. Для нас с братом она стала сущей каторгой. Вместо того чтобы летом гонять с ребятами мяч и бултыхаться в реке, мы вынуждены были копать грядки и ведрами таскать навоз – та еще радость.

От автобусной остановки до нашего дачного участка пешком два километра.

Сначала сквозь колхозное поле, не столько засеянное пшеницей, сколько поросшее васильком, затем, минуя овраг, через картофельные наделы.

Такой надел имелся у каждого огородника – пара соток, где он выращивал «второй хлеб».

И вот на этом поле, среди кудрявой ботвы торчала телефонная будка. Старая, ржавая. Может, ее притащили, чтобы укрываться от дождя, а после сдать в утиль – этого я не знал. Но всякий раз, проходя мимо, поглядывал в ту сторону с любопытством.

Подойти боялся – дачи были рядом, и хозяин будки вполне мог принять меня за вора.

На дачу мы ездили всем семейством, но сойдя с автобуса, я сразу бежал вперед.

Падал среди колосьев и васильков и несколько минут так лежал, глядя на облака.

Заслышав приближающиеся голоса, нехотя поднимался и мчался дальше.

Однажды, оторвавшись от вереницы дачников, я всё же решил заглянуть в будку.

Был уверен – внутри ничего нет, ни вил, ни лопат – их давно бы украли, не говоря уж про телефонный аппарат. Но к моему изумлению тот висел на стене, причем – целый.

Даже трубка была на месте. Я осторожно снял ее с рычага и поднес к уху. Гудка не было.

«Ку-ку, – сказал я в пустоту. – Как меня слышно? Прием».

Неожиданно в трубке что-то зашуршало, и мужской голос спросил:

- Кто здесь?

- Ой! – вскрикнул я. – А вы кто? Куда я попал?

- А куда вы звонили? – ответили вопросом на вопрос.

- Никуда, я так просто…

В этот миг кто-то выхватил трубку из моих рук и тоненько пискнул:

- Позовите Васю с третьей полки!

Это был мой младший брат Валька, незаметно прокравшийся за мной.

- Балда! – зашикал я на него, зажав динамик ладонью, откуда мне что-то кричали, наверняка – проклятья. – Он же исправный!

Валькины глаза округлились, он быстро нажал на рычаг и мы пулей выскочили из будки, опасаясь, что нас могут вычислить и как-то наказать за нашу невинную шалость.

А что, если и сейчас? – подумал я. Отложил тетрадь и подошел к домашнему телефону.

Сняв трубку и не услышав длинного гудка, я в нерешительности помолчал.

Затем, всё еще не веря, что так может быть, спросил:

- Здесь есть кто-нибудь?

- Ой! – раздался испуганный голос. – Вы кто?

А следом другой тоненький голосок пропищал:

- Позовите Васю с третьей полки!

- Женька! – заорал я. – Не бросай трубку! Женька, я нашел твой дневник!

Но ответом мне были лишь короткие телефонные гудки.

«Не люблю я оставлять черновики.

Кто-то будет в них потом копаться.

И читать их, и ехидно улыбаться.

Не люблю я оставлять черновики».

Ты был прав, Женька, как же ты был прав, вымарывая неудачные стихи. Но я вовсе не собирался смеяться над тобой и мне очень жаль, что ты тогда этого так и не узнал…